Неточные совпадения
Горохов мыс выдавался в Ключевую зеленым языком. Приятно было свернуть с пыльной
дороги и
брести прямо
по зеленой сочной траве, так и обдававшей застоявшимся тяжелым ароматом. Вышли на самый берег и сделали привал. Напротив, через реку, высились обсыпавшиеся красные отвесы крутого берега, под которым проходила старица, то есть главное русло реки.
Скитники на брезгу уже ехали дальше. Свои лесные сани они оставили у доброхота Василия, а у него взамен взяли обыкновенные пошевни, с отводами и подкованными полозьями. Теперь уж на раскатах экипаж не валился набок, и старики переглядывались. Надо полагать, он отстал. Побился-побился и бросил. Впрочем, теперь другие интересы и картины захватывали их.
По дороге то и дело попадались пешеходы, истомленные, худые, оборванные, с отупевшим от истомы взглядом. Это
брели из голодавших деревень в Кукарский завод.
— Еще две минуты, милый Иван Федорович, если позволишь, — с достоинством обернулась к своему супругу Лизавета Прокофьевна, — мне кажется, он весь в лихорадке и просто
бредит; я в этом убеждена
по его глазам; его так оставить нельзя. Лев Николаевич! мог бы он у тебя ночевать, чтоб его в Петербург не тащить сегодня? Cher prince, [
Дорогой князь (фр.).] вы скучаете? — с чего-то обратилась она вдруг к князю Щ. — Поди сюда, Александра, поправь себе волосы, друг мой.
Дорога в верхотинах Суходойки и Ледянки была еще в казенное время правлена и получила название Маяковой слани, — это была сейчас самая скверная часть пути, потому что мостовины давно сгнили и приходилось людям и лошадям
брести по вязкой грязи, в которой плавали гнилые мостовины.
Но Марья Петровна уже вскочила и выбежала из комнаты. Сенечка
побрел к себе, уныло размышляя
по дороге, за что его наказал бог, что он ни под каким видом на маменьку потрафить не может. Однако Марья Петровна скоро обдумалась и послала девку Палашку спросить"у этого, прости господи, черта", чего ему нужно. Палашка воротилась и доложила, что Семен Иваныч в баньку желают сходить.
Родион Антоныч раскланялся с дормезом, в котором сидел Братковский, и уныло
побрел к господам музыкантам, размышляя
дорогой, куда он денет эту бесшабашную ораву. Пожалуй, еще стянут что-нибудь… Все это выдумки Прейна: нагнал орду дармоедов, а теперь изволь с ними возиться, когда работы без того
по горло.
Оделся нищим, почитай как теперь, повесил на шею торбу, всунул засапожник за онучу, да и
побрел себе
по дороге к посаду, не проедет ли кто?
Правда,
по выходе из гимназии не было у меня ни одного припадка,
дорогой даже прошли стеснения и биения сердца и в деревне не возобновлялись; но я стал каждую ночь
бредить во сне более, сильнее обыкновенного.
Девять ден
брели мы с Фатевной до Верхотурья: и плутали
по малым
дорогам, и ночевать нас в избу мужики не пускали, и волки-то в стороне выли, и голодом-то двое суток мучались…
Но если лошади сохранят силу для того, чтобы
брести как-нибудь, шаг за шагом, то можно питать надежду, что кони, идучи
по ветру, сами выйдут как-нибудь на
дорогу и привезут нас к какому-нибудь жилью.
Посмотри, как
по небу ходит ясный месяц, как мигают и искрятся звезды, как встают от земли легкие тучи и
бредут куда-то одна за другой, будто запоздалые странники ночною
дорогой…
Тут она, девка эта, — и девка-то, надо сказать, гулящая была, с проезжающими баловала, — как всплеснет руками да как заплачет, и из избы вон. Взял и я шапку, да и сам вышел, — слышал только, как старуха в зале с хозяйкой все болтают, и так мне этой старухи страшно стало, так страшно, что и выразить невозможно.
Побрел я прямо
по дороге, — после уж Иванов меня догнал с телегой, я и сел.
Выйдя за ворота, мы повернули вправо и
побрели не спеша
по мягкой, пыльной
дороге.
Он вышел из больницы и
побрел по улице к полю. В сером тумане моросил мелкий, холодный дождь, было грязно. Город остался назади. Одинокая ива у
дороги темнела смутным силуэтом, дальше везде был сырой туман. Над мокрыми жнивьями пролетали галки.
Помню мучительную
дорогу, тряску вагона, ночные
бреды и поты; помню, как в Москве, на Курском вокзале, в ожидании поезда, я сидел за буфетным столиком в зимней шубе в июньскую жару, и было мне холодно, и очень хотелось съесть кусок кровавого ростбифа с хреном, который я видел на буфетной стойке. В Туле мама
по телеграмме встретила меня на вокзале. Мягкая постель, белые простыни, тишина. И на две недели —
бред и полусознание.
По тропинкам вдоль края
дороги брели беспорядочные толпы строевых солдат, ехали верховые офицеры, казаки, обозные солдаты, на лошадях, с обрублеными постромками.
Мы ехали на север. С юга дул бешеный ветер, в тусклом воздухе метались тучи серо-желтой пыли, в десяти шагах ничего не было видно.
По краям
дороги валялись издыхающие волы, сломанные повозки, брошенные полушубки и валенки. Отставшие солдаты вяло
брели по тропинкам или лежали на китайских могилках. Было удивительно, как много среди них пьяных.
Дорога между нею и Москвою была необычайно оживлена:
по ней то и дело скакали гонцы государевы, ездили купцы с товарами,
брели скоморохи и нищие.